55Взгляды
Я уже старше тогдашнего Никиты Симоняна, когда впервые мальчишкой в начале семидесятых увидел его на спартаковской базе, где мы, дачники по соседству с Тарасовкой, «дежурили» на лавочке около довоенного двухэтажного деревянного здания в ожидании футболистов, выходящих на тренировку. Между спартаковской обителью и зеленым газоном на нас с постамента строго взирал добрый дедушка Ленин, чтобы не озорничали.
Но отчетливо помню, что при появлении Никиты Павловича с лавочки вставали, интуитивно понимая, что он здесь главный. Детские впечатления оказались правильными: до Симоняна в демократичном штатском «Спартаке», в отличие от ведомственных армейских или динамовских команд, тренерам особая роль не отводилась — всё решали игроки, авторитетами были только братья Старостины, но в прямом смысле футболистов они не тренировали.
Мой старший товарищ, писатель Александр Нилин, написавший о Бескове книгу — и не только о нем, — желая сделать приятное Константину Ивановичу, комплиментарно заметил: «С вас началась тренерская история «Спартака». «Нет, — возразил категоричный Бесков. — Если тренерская, то с Никиты».
Да и историю сборной СССР на чемпионатах мира тоже открыл Никита Симонян, забив в Швеции самый первый гол советской команды в 1958 году в ворота родоначальников футбола — англичан, сыграв потом и против Пеле с Гарринчей.
Энергичный и по сей день 96-летний Никита Павлович, первый вице-президент Российского футбольного союза, с легкостью шахматиста восстановил детали матча с бразильцами — через шестьдесят лет Пеле упрекнет его, что Симонян нанес ему травму, а Никита Павлович отшутится: «Останусь в истории как человек, нанесший травму великому Пеле». Каждый день в 10 утра он дисциплинированно на работе, в кабинете. Хотел приехать к нему в РФС побеседовать, но Симонян решил иначе — поговорить в «МК».
Фото: Геннадий Авраменко
— Никита Павлович, вы когда последний раз в Сухуми были, где прошло футбольное детство?
— В апреле прошлого года навещал могилу родителей. Может, действительно в последний раз, тяжело стало ездить, возраст дает о себе знать. Но не забудьте, родился-то я в Армавире, хотя и прожил там всего четыре года.
— Тем не менее стадион в Армавире, построенный за год до вашего рождения, на заре советской власти, носит ваше имя… А при царе город назывался — Армянский аул…
— Там жило много выходцев из Армении, в тяжелые годы семья решила переехать поближе к родственникам в Сухуми, пришлось несладко — война, бомбежки. Отец работал кассиром на Черноморской железной дороге, объявили воздушную тревогу — люди бросились в сквер, где стоял монумент Сталину, который, может, и был одной из целей вражеских летчиков. Бомба взорвалась метрах в 20–30 от отца, он был тяжело ранен — всего посекло осколками, почти год лечился. Но мы с семьей благодаря родственникам как-то выживали. Потом отец работал чувяшником.
— Это что?
— Шил чувяки. Такие кожаные туфли без каблуков, проще говоря, тапочки на манер лаптей.
— Вам-то хорошо было в футбол играть, свой мастер по обуви…
— Слышали бы вы, как он меня ругал, когда ботинки рвались. Отец ненавидел футбол, а я днем и ночью на пустырях пропадал. На юг в межсезонье приезжали столичные именитые клубы, прославленные мастера, которых в Сухуми все знали по именам, — играли с местным «Динамо», где я начинал в юношеской команде, ставшей чемпионом Грузии. В соперники достались юниоры московских «Крыльев Советов», вот я им и назабивал, меня позвали в знаменитую гостиницу «Абхазия», сказали: «Тренер хочет поговорить с Никитой».
— Тогда вас звали Мкртич Погосович…
— Ну да, в Москве на русский лад переделали, стал Никитой Павловичем. Тренеры Владимир Горохов и Абрам Дангулов уговорили отца меня отпустить в Москву, схитрили, что я буду учиться в авиационном институте, поскольку команду «Крылья Советов» курировало Министерство авиапрома.
— Ваши коллеги-спартаковцы — легендарная хоккейная тройка: братья Майоровы и Старшинов окончили Московский авиационный технологический институт, о чем мне напомнил Вячеслав Иванович Старшинов, когда мы отправились на чемпионат мира по хоккею. Он шутил: «Мы с Борей и Женей после МАТИ могли бы сконструировать и построить самолет. Но я бы никому не советовал на нем летать…»
— Ну и моих «пассажиров» бог миловал, я окончил Институт физкультуры.
Как Симонян мог стать «Симонишвили»
— Странно, что Грузия так легко вас отпустила, обычно сухумских футболистов «брали на карандаш» в тбилисском «Динамо», тем более команду курировал лично Лаврентий Берия.
— Я не стал исключением. За мной, как выяснилось, наблюдали. Отыграл сезон в Москве, приехал в Сухуми в отпуск. Пришли люди в штатском: «С тобой хочет поговорить министр госбезопасности». Ну, местный царь и бог. Я пришел на беседу, он по-простецки: «Знаешь, тебе надо поехать в Тбилиси». Спрашиваю: «Зачем?» Он пожал плечами: «Ну, тобой заинтересовались. Наверное, будут уговаривать перейти в тбилисское «Динамо». В то время многих из Сухуми, ни в чем не повинных людей, силком отправляли в Среднюю Азию. Дома родители взмолились: «Сынок, поезжай, а то нас тоже вышлют».
Меня на вокзале встретил легендарный Борис Пайчадзе, именем которого в Тбилиси назван стадион, привез к заместителю министра госбезопасности Грузии Давлианидзе. Разговор шел в таком духе: что ты там делаешь в Москве, где нас нацменами называют, надо за свою родину играть. Чуть ли не антисоветчина, но генерал, один из руководителей столь всесильного ведомства, многое мог себе позволить.
Я решил схитрить: «Мне все равно в Москву надо вернуться, там паспорт остался». Генерал расхохотался: «Слушай, какой паспорт?! Завтра у тебя будет новый паспорт. Захочешь — станешь Симонишвили!» Вернулся я в Сухуми и родителям сказал: «Делайте со мной что хотите, но в тбилисское «Динамо» я не поеду». Чекист, игравший в сухумском «Динамо», шепнул по дружбе: «Тебя хотят в Тбилиси по этапу отправить под конвоем». Я пешком на вокзал и улизнул. Больше ко мне не приставали, и великое счастье, что родственников не тронули.
— Пришлось родителям поволноваться. А папа когда признал футбол?
— Он приехал в Москву, я уже в «Спартаке» был, играли против чехов. На стадион отца привел Толя, муж сестры. Болельщики кричат: «Никита, давай!» Папа спрашивает: «Какому Никите все время кричат?» — «Твоему сыну!»
И еще был случай в Сухуми. На базар за фруктами приходили офицеры из санатория Московского военного округа — майоры, полковники. Им показывают на моего отца: «Знаете, кто это такой?» — «Ну, кто?» — «Отец Никиты Симоняна!» — «Как?! А ну, качать его!» Отец, ошалелый, пришел домой и маме говорит: «Варсен, — так маму звали, — извинись перед сыном!»
Никита Павлович Симонян в редакции «МК»:
слева экс-капитан московского «Спартака»
Александр Мирзоян, справа Петр Спектор.
Фото: Геннадий Авраменко
С Хрущевым бы договорились
— В Москве как устроились? В послевоенное время даже комната в коммуналке казалась несбыточной мечтой.
— Три сезона в «Крыльях» жил в квартире второго тренера Владимира Горохова, спал в темном чулане на сундуке. Потом Минавиапром команду расформировал, тренеров перевели в «Спартак», а меня по профсоюзной разнарядке отправили в «Торпедо», хотя я и написал заявление в «Спартак».
Рано утром за мной приезжает машина. «Вас приглашает директор завода имени Сталина Иван Алексеевич Лихачев». Тот с ходу стал меня стыдить: «Что ты будешь играть за этих тряпишников — за «Спартак»! Надо играть за промышленность, за индустрию… Если бы я поговорил с твоим отцом, он был тебе надавал как следует…» Я сижу, молчу. Он спрашивает: «Отвечай, Никита, что решил?» Я говорю: «Решил перейти в «Спартак». Лихачев взбесился: «Иди в свой «Спартак», но запомни, дороги в «Торпедо» тебе не будет никогда, даже если на заднице у тебя вырастет пять звезд!» По-простому поговорил, жестко, по-рабочему.
Когда Хрущев на ХХ съезде развенчал культ личности Сталина, завод стал носить имя Лихачева — ЗИЛ.
— Эдуард Стрельцов рассказывал, что во второй половине пятидесятых его, молодого торпедовского форварда, хотели призвать в армию — играть за ЦСКА. Но тогдашний директор ЗИЛа Павел Дмитриевич Бородин — преемник Лихачева — не стерпел и отправился на Старую площадь, где убедил высоких партийных работников из ЦК КПСС, что рабочий класс не простит, если Стрельцова заберут из «Торпедо». И Стрельцов говорил со смешинкой: «Армия — армией, а Цека — Цекой».
— Была с Эдиком такая история. Но в моем случае Иван Алексеевич не стал чинить препятствий, я оказался в «Спартаке», и после сезона сорок девятого года с партнерами — Толей Ильиным и Игорем Нетто — отправились на лечение в Кисловодск, принимать грязевые ванны. Вечером после ужина в санатории крутили кино. Вдруг в кинозале объявляют: «Симонян, на выход!» Ну, я выхожу, смотрю, стоят два адъютанта Василия Сталина, знакомые офицеры, на футболе встречались. Говорят мне: «Никита, наш командующий прислал за тобой самолет, просит, чтобы ты перешел в клуб ВВС (команда «военных летчиков», созданная Василием Сталиным. — П.С.). Я наотрез: «Ребята, я никуда не собираюсь из «Спартака» уходить, меня там всё устраивает». Тогда они пустились на хитрость: «Никит, что мы на дворе толкуем, тут неподалеку санаторий военно-воздушных сил, поедем туда, посидим». Я, дурак молодой, наивно согласился.
Ну, вообразите, какой шикарный стол в ведомственном санатории адъютантам Василия Сталина накрыли. Всё, конечно, рекой лилось, тем более я в отпуске. Ну и напоили меня, сволочи, стали уговаривать: «Василий Иосифович — депутат Верховного Совета, вот и приглашает тебя на прием. Полетим, а то командующий с нас головы снимет. Никита, войди в наше положение. В конце концов, у Василия Иосифовича откажешься!» Я, мало чего соображая, согласился. Наутро везут в Минеральные Воды, на взлетной полосе военно-транспортный самолет, экипаж — шесть человек. В салоне холодрыга, лететь пять часов, меня укутали унтами, не дай бог, простужусь.
Прилетели в Москву, сразу на Арбат, в особняк командующего. В большом зале полно народу — генералы, офицеры. Заходит Василий Иосифович в штатском, в домашней одежде. Посадил меня рядом и с ходу говорит: «Я поклялся прахом своей матери, что ты будешь в моей команде. А ты сам понимаешь, я такие клятвы даю нечасто». И по-военному: «Отвечай!» По молодости я не представлял себе, какие могут быть последствия, но, помню, твердо сказал: «Василий Иосифович, знаете, я решил остаться в «Спартаке»…»
— Страшное дело — перечить сыну вождя. Да еще в какие времена…
— Сталин посмотрел внимательно на меня и коротко говорит: «Да, ну иди». Я вежливо попрощался, спускаюсь по лестнице, адъютанты догоняют: «Никита, командующий просит вернуться». Тут я начинаю понимать, что просто так мне отсюда не выйти. Василий Иосифович снова меня усадил слева от себя: «Никита, я слышал, что ты боишься препятствий со стороны Хрущева (Никита Сергеевич Хрущев в то время был первым секретарем Московского городского комитета партии. — П.С.). Не волнуйся, я с Никитой договорюсь».
Я в ответ: «Василий Иосифович, спасибо большое за приглашение, но я решил остаться в «Спартаке». За столом тишина, все глаза опустили, чувствуют — будет буря. Сталин обвел взором своих генералов: «Вы слышали?» — пауза длинная, как принято говорить, мхатовская. И дальше: «Вот человек сказал мне правду в глаза. Берите пример! Иди, Никита, играй за свой «Спартак», но запомни — в любое время по любому вопросу я тебя приму с распростертыми объятиями! Спасибо за правду, иди…»
Я, не переводя дух, помчался на Новопесчаную улицу, где у меня небольшая квартирка была. Остыл немного, думаю: «Елки-палки, как же я обратно в Кисловодск доберусь?» В это время звонок в дверь, открываю — стоит военный. Ну, думаю, опять за мной. Он протягивает бумагу казенную, если не ошибаюсь, «форма 28», и билеты — в Кисловодск и обратно. Говорю: «Спасибо, но обратный билет у меня уже есть». Офицер отвечает: «Не могу знать, приказ командующего».
Дальше звонит председатель общества «Спартак», фамилию запамятовал, но женат он был на пловчихе, подруге жены Василия Иосифовича, Капитолины Васильевой — многократной чемпионки СССР по плаванию. Сталин забрал его на работу в ВВС. Голос немного взволнованный: «Никита, командующий приказал, чтобы я проводил тебя на вокзал и ждал на перроне, пока не исчезнет последний вагон. Ты Василию Иосифовичу понравился своим прямым ответом».
Я отказываюсь: «Неудобно, сам доберусь». «Ладно, — отвечает, — но если спросят, скажешь, что я тебя проводил».
Приехал в Кисловодск, захожу в палату. Надо знать Игоря Нетто: «Где ты шлялся? Тебя не было несколько дней!» Я решил капитана команды разыграть, все-таки на отдыхе: «Как ты разговариваешь с офицером Советской Армии?!» Он обалдел: «Какой еще офицер?» «Командир ВВС!» — отвечаю и протягиваю бумагу с «формой 28», где наверху красные звезды. Игорь аж закипел от возмущения: «Тебе, Никита, наши спартаковские болельщики набьют морду, и правильно сделают». Потом смеялись, конечно.
— С Василием Иосифовичем еще встречались?
— После смерти отца он в тюрьме сидел, но через несколько лет его выпустили. Как-то мой партнер по «Спартаку» и сборной Сергей Сальников предложил поужинать в «Арагви». Покушали, выходим и видим: Сталин с каким-то приятелем. Ты не представляешь, как он обрадовался, когда меня увидел: «Никита, привет, я так хочу поговорить о футболе, надо встретиться, посидеть». Ну и я искренне рад был, говорю: «Василий Иосифович, да в любое время, когда скажете». На прощание поблагодарил его за всё, но вскоре Сталина отправили в ссылку в Казань, где он умер. Я и в Казань ездил к нему на могилу, а когда Василия Иосифовича перезахоронили на Троекуровском кладбище, навещаю, прихожу в 13-й сектор, кладу цветочки. Он, конечно, по-человечески ко мне отнесся.
Переигровка на Политбюро
— Руководители государства к футболу относились с пристальным вниманием, в Политбюро в основном болели за «Спартак», хотя генсек Брежнев предпочитал хоккей и старался не пропускать матчи ЦСКА. Игроки ЦДКА на себе ощутили «заботу» Иосифа Сталина, когда после поражения сборной на Олимпиаде в Хельсинки в 1952 году он расформировал армейский клуб. Вы чувствовали недремлющее партийное око?
— Я вам приведу такой пример. Играли с киевским «Динамо», нашим извечным соперником, последняя минута, счет 2:2. Тогда матчи длились ровно 90 минут, без всякого добавленного времени. За 13 секунд до конца забиваю победный мяч. Судья бежит к центру поля с мячом, ставит мяч на центр и дает финальный свисток. При этом, когда бежал, секундомер забыл выключить. Один из руководителей киевского «Динамо» Дубинин, который, кстати, был женат на родной сестре Николая Петровича Старостина, после матча зашел в судейскую и стал проверять хронометр, а там из-за рассеянности арбитра оказалось переиграно несколько секунд, что и занесли в протокол.
1-й секретарь ЦК КПСС Украины Николай Подгорный, впоследствии ставший председателем Верховного Совета СССР, вызвал команду «на ковер», устроил разнос. Руководство стало оправдываться — нас засудили. И Подгорный, пользуясь своим высоким положением, на Политбюро продавил решение переиграть матч.
— Никита Павлович, кого вы считаете самым выдающимся спартаковцем всех времен?
— За многие десятилетия среди разных поколений было много знаменитых и любимых футболистов. Но, на мой взгляд, номер один — Игорь Нетто. Хотя у Игоря характер был невыносимый. Помню финал Кубка страны с «Торпедо» в пятьдесят восьмом году. У меня при ничейном счете незадолго до финального свистка был голевой момент, но кто-то сзади зацепил по пятке, и я смазал. Перед дополнительным временем идем в раздевалку, Игорь шипит: «За такие вещи надо брать за горло и душить, душить…» Выходим на поле, я забиваю, Кубок наш. Говорю Игорю: «Ну и чего ты орал. Выиграли же…» И что ты думаешь он отвечает? Опять шипит: «Посмотрите, Никита еще и радуется, что мы лишних полчаса мучились». В этом весь Игорь.
Я в 33 закончил играть. По советским меркам — старик. Мы проводили турне по Колумбии, встречались с клубом «Санта-Фе», выиграли, я забил два или три гола. На трибунах, извините за нескромность, кричали: «Это лучший форвард мира». А я в раздевалке сказал: «Всё, ребята, я ставлю точку». Футболисты стали уговаривать: «Ты что, очумел, что ли? Ты в таком порядке!» Но я решение принял. На следующее утро на зарядке подходит «дед» — Николай Петрович Старостин: «Никита, это правда, что ты решил закончить?» Я отвечаю: «Николай Петрович, я придерживаюсь принципа: лучше уйти самому, чем ждать, пока меня попросят». И тут как гром среди ясного неба: «В таком случае мы решили назначить тебя старшим тренером». Я опешил: «Николай Петрович, я вчера еще играл с этими ребятами — Нетто, Сальниковым… Как я ими буду руководить?» Старостин бросил только одно слово: «Поможем».
Рюмка с Гагариным
Вот играем с «Торпедо», я уже тренер. Валентин Иванов по полю просто «гуляет» и забивает… Я в перерыве прошу Нетто играть с Валькой плотнее, в ответ слышу: «Пошел ты…» Ну, с конкретным адресом, конечно. Говорю Игорю, а он — капитан: «Переодевайся, вместо тебя выйдет другой. Но запомни — в команде останешься либо ты, либо я». Через день собрание. Надо отдать должное ребятам, все дружно встали на мою сторону: «Игорь Александрович, как же так, Никита Павлович вам дельные вещи говорил, а вы его оскорбили».
Собрание закончилось, он подходит ко мне: «Никит, я тебя прошу, не выгоняй меня, ты же знаешь, я, кроме футбола, ничего не умею». Я ему говорю: «Игорь, мы с тобой в «Спартаке» и в сборной пуд соли съели, я думал, ты моей поддержкой будешь, а что я слышу?» Он, конечно, на чувстве вины: «Ты же знаешь мой характер… Хочешь, я на колени встану?» Я отвечаю: «Не хватало, чтобы великий Нетто встал на колени. Всё, забыли, ты остаешься в команде». И мы стали чемпионами.
— Золотые медали, кубки, а уйти из «Спартака» пришлось совсем не по футбольным причинам…
— У нас играл нападающим Юра Севидов. Ездил на «Форде» — по тем советским временам это было большой редкостью. Юре с покупкой машины помог тесть — видный советский дипломат. И вроде как слегка подшофе на Котельнической набережной он сбил человека, который в больнице умер. Трагедия. К тому же погибший, академик Рябчиков, оказался ведущим специалистом по ракетному топливу в эпоху освоения космоса, которого курировал КГБ.
Юру отправили в тюрьму с базы в Тарасовке, как в свое время Эдуарда Стрельцова.
— Известно, что на суде академик Келдыш потребовал для футболиста расстрела…
— До высшей меры наказания дело не дошло, но срок дали на полную катушку — 10 лет лишения свободы и отправили в Вятлаг, где до этого отбывал срок Стрельцов. Процессу придали чуть ли не политическую окраску, тренеры тоже попали под раздачу за недостатки в воспитательной работе. Вызвали в городской совет «Спартака», объявили об увольнении.
Там в районе трех вокзалов гостиница «Ленинградская». Решили с моими помощниками и друзьями Сергеем Сальниковым и Толей Исаевым, что называется, посидеть на дорожку. Смотрим, неподалеку за столиком Юрий Гагарин с каким-то товарищем, тоже выпивают, закусывают.
Мы по две-три стопки подняли, и вдруг Исаев, скромняга, но под влиянием выпитого, слегка разогрелся: «Ребята, я сейчас Гагарина к нам приглашу». Мы его пытаемся унять: «Толь, оставь Гагарина в покое. Мы сами иной раз хотим отдохнуть от болельщиков». Он завелся: «Да мы сейчас в «Шиннике» поздравление от Валентины Терешковой получили, я ему расскажу». Ярославский «Шинник», где Исаев доигрывал, вышел в высшую лигу, а Терешкова родом из тех мест. В общем, подходит к Юрию Алексеевичу, приглашает к нам. Гагарин говорит: «Ребята, я вас узнал, давайте лучше ко мне пересаживайтесь». Никогда не забуду, насколько он был доброжелательный и открытый человек. Ну, мы и решили за Севидова похлопотать — все-таки сидим с первым космонавтом планеты. Гагарин прямо закаменел: «Ребята, вы не обижайтесь, но вашего Севидова я бы своими руками придушил. Вы не представляете, какого человека он угробил». Тут мы сконфуженно замолчали. И Сережа Сальников, чтобы разрядить обстановку, неожиданно предложил: «Юрий Алексеевич, давайте мы с космонавтами в футбол сыграем». Гагарин сначала удивленно на нас посмотрел, а потом загорелся: «А что? Это идея! Я Алексея Леонова попрошу, он соберет команду». Но вскоре Юрий Алексеевич погиб, так в футбол и не сыграли.
— Ваш рекорд результативности — 34 мяча за сезон — продержался три с половиной десятилетия и пал, по меткому выражению журналиста Акселя Вартаняна, «насильственной смертью». В 1985 году, когда процветали договорные матчи, циничные подкупы соперников и судей, форварда «Днепра» Олега Протасова тянули на «Золотую бутсу» — приз лучшему бомбардиру Европы, которую в итоге получил знаменитый ван Бастен.
Многие считают это одной из позорных историй отечественного футбола. В разгар грандиозной аферы администратор сборной Борис Кулачко с негодованием сказал старшему тренеру «Днепра» Владимиру Емецу: «Зачем вы Протасова за уши на рекорд тащите? Никита Палыч забивал честно, а вы? Разве так делают в советском обществе?» Емец хитро прищурился и ответил: «А Стаханов?» — намекая на рекорд знаменитого шахтера Алексея Стаханова, когда смена из трех человек добыла угля в 15 раз больше нормы, но советская пропаганда приписала весь рекорд будущему Герою Соцтруда.
— Никита Павлович, обидно было, что у вас украли рекорд, который держался бы и по сей день?
— Я, как говорится, за руку никого не ловил. С Олегом Протасовым работал в сборной СССР как начальник команды, но ни взглядом, ни словом никогда своего отношения к той истории не выказывал.
— У меня остался в памяти эпизод на чемпионате Европы в Штутгарте в 1988 году, когда в полуфинале выиграли у Италии. Я на стадионе видел, как игроки нашей сборной из раздевалки во главе со старшим тренером Валерием Лобановским отправились в автобус, а вы развернулись и пошли к болельщикам, стоявшим за полицейским оцеплением. У людей такое счастье было, что они могут пообщаться с Симоняном.
— Петр, мы же всю жизнь для них играем. Надо отдать должное Лобановскому, при том что у него был неуступчивый характер, Валерий Васильевич, когда сборная готовилась к игре, всегда начинал с вопросов: «Никита Павлович, ваш вариант состава?» и «Как бы построили игру?» Если бы тогда в Штутгарте наш защитник Олег Кузнецов не получил вторую желтую карточку, пропуская финал с голландцами, может, и не было бы знаменитого гола ван Бастена и «серебром» бы не ограничились.
— Известная история, как после «золотой» Олимпиады 1956 года в Мельбурне вы дважды предлагали свою медаль Эдуарду Стрельцову — он в финале не играл, и по регламенту того времени медаль ему не полагалась, но Эдуард Анатольевич категорически отказался. А после финала в ФРГ вы передали свою медаль второму тренеру Сергею Мосягину.
— У меня она есть, точнее, в спортивном музее, куда я передал все награды, — на Монетном дворе сделали копии, еще и Ринату Дасаеву, у которого ее похитили. И золотые олимпийские медали с помощью Виталия Мутко на Монетном дворе изготовили для тех ребят, кто не играл в олимпийском финале 1956 года. Не все до этого момента дожили, мы передали заслуженные награды родственникам.
— По многу мячей вы разным знаменитым вратарям забивали, а Льву Ивановичу только один…
— Так это же Яшин.
Памятник Иштояну
— В нынешнем сезоне исполняется полвека, как во главе ереванского «Арарата» вы совершили чудо — золотые медали положили в Кубок страны.
— Когда прощался со «Спартаком», Николай Петрович Старостин собрал команду и сказал: «Мы тебя отпускаем, но дверь оставляем открытой — можешь войти в нее в любое время. Никита, если тебя разрезать пополам, мы там увидим два цвета — красный и белый».
Никто, конечно, помыслить не мог, что «Арарат» выиграет и чемпионат, и Кубок. В финале в «Лужниках» играли с киевским «Динамо», проигрывали до последней минуты — 0:1. Старший тренер киевлян Сан Саныч Севидов пошел с руководством на награждение, а Михаил Коман, его помощник, чтобы протянуть время, такие маленькие футбольные хитрости, произвел замены, в том числе поменял Олега Блохина. И тут Левон Иштоян сравнивает счет. Идем перед дополнительным временем к раздевалкам, вижу, у дверей киевлян разъяренный Блохин — мат-перемат: «Вы что, очумели?! Как будете доигрывать теперь?» — «Да, ладно, Блоха, без тебя разберемся». — «Ну, идите, трам-тарарам, разбирайтесь!»
Я зашел в раздевалку и сказал ребятам в духе Николая Петровича Старостина: «Раз уж мы восстали из гроба, глупо туда ложиться обратно». И Иштоян забил победный мяч.
— В фильме Георгия Данелии «Мимино» армянин Фрунзик Мкртчян говорит грузину Вахтангу Кикабидзе про героиню Елены Прокловой: «Слушай, что ты хочешь: если женщина каждый день артистов видит, академиков, космонавтов видит, Иштояна видит… Может вот так потрогать… То кто ты для нее такой?»
— После золотого сезона анекдоты пошли про Иштояна, а это уже народная слава. Расскажу один. В Ленинакане, где он жил, когда был репатриирован, мужик набросил веревку на памятник Ленину и захотел его стащить. Прохожий спрашивает: «Слушай, что делаешь?» — «Хочу Ленина снять, Иштояна поставить». — «Дурак, зачем такие труды? Просто на спине поставь номер 8, и все поймут, что это Иштоян».
В Тарасовке памятник Ленину давно демонтировали. Спартаковская база стала другая — наглухо закрытая территория. Да и мастера «Спартака» давно там не живут — только дублеры, как говорили в наше время.
И из спартаковских лет моего детства постоянная величина — только один Симонян.
Так он и вправду в мире — один.
Источник:www.mk.ru
