«Гаврилов выпил кефира, дыхнул в трубку, и она позеленела. Бесков переменился в лице». Воспоминания футбольно-комсомольского работника

В 70-е и 80-е Вячеслав Каневский занимал в комсомоле видные посты, курируя при этом сборные Союза и команды мастеров. Работал бок о бок с Константином Бесковым, Николаем Старостиным, Львом Яшиным, Валерием Лобановским, Николаем Толстых, Сергеем Прядкиным. Поил спиртом Владимира Преснякова-младшего, спасал Вячеслава Колоскова от обвинений в контрабанде, подружил с национальной командой актера Евгения Леонова.

65-летний Каневский выглядит нетипично для жителя Москвы, и интерьер его квартиры, где мы беседовали почти четыре часа, это дополняет. Звучит фоном загадочный «эмбиент», стены пестрят непонятными схемами и письменами, стеллажи золотятся корешками книг на иврите. Но в его крепкой памяти — сотни фамилий, фактов, событий.

— Уже 21-й год занимаюсь Торой и каббалой. Большое счастье. Есть у Ахматовой строки: «Но иным открывается тайна, и почиет на них тишина. Я на это наткнулась случайно и с тех пор все как будто больна». Старостин как-то спросил у меня: «Знаешь, почему бардак в стране? Потому что большинство занимается нелюбимым делом». И Пастернак имел на это точку зрения: «Заниматься нелюбимым делом вредно для здоровья». Если вдуматься, был глубоко прав. С чего начнем?

— Выбор за вами.

— Тогда слушайте. Был я заместителем секретаря парторганизации Управления футбола. Идет партийный актив в Споркомитете СССР. Со всей страны приехали спортивные вожди, из ЦК сидят ребята, из отдела пропаганды. Как говорил тот же Старостин, «некуда попятиться». Рассадка «по цехам», я в кучке «футболистов» — с Виктором Понедельником, Вовой Федотовым. Выходит Марат Грамов, председатель Спорткомитета, начинает доклад о развитии физкультуры и спорта, воспитании молодежи и прочем тра-та-та: «Уважаемые товарищи! Еще классики марксизма-ленинизма уделяли много внимания вопросам физкультуры, спорта и здоровья населения…» Понедельник поворачивается ко мне: «Слав, не знаешь, за какую команду играли Маркс и Энгельс?»

— Как вы попали в футбол?

— У Фаины Раневской есть такое: «Родила меня мать — тетке некогда было рожать». В детстве немножко научился футболу. Играл на коробке с Сашкой Маховиковым, мы оба ховринские. В 1971 году закончил английскую школу, поступил в ГЦОЛИФК, выпустился с пятерками в дипломе. Подружился в институте с легендарным вратарем Алексеем Хомичем, поскольку четыре года учился с его младшим сыном Вовкой, он тоже в воротах играл. Помню, подача с края — головой забиваю Вовке в «очко». Хомич-старший за воротами стоял, чуть не заплакал, так ему обидно стало. Но меня запомнил, курса до третьего все хотел в «Динамо» пристроить. Классный мужичище. И сыновья такими были. Ушли трагически: Вовка в 25 от рака умер, Лешку убили.

— Через годы Эдуард Малофеев привлекал меня к тренировкам сборной. Боря Поздняков травмировался, народу не хватало, я вышел против Вити Грачева. Тот резкий, взрывной, все пытался качнуть и между ног пробросить. Раз, другой, третий — бесполезно. «Витек, — говорю, — зашито!» Грачев глянул с удивлением. Думал, я только комсомольские собрания умею проводить.

С Сашкой Минаевым тоже в ГЦОЛИФКе познакомились и до последних дней жизни дружили. Его, Ловчева и Кокорева перевели к нам на последнем курсе. Деканом был Вячеслав Варюшин, возглавивший в 76-м только что созданную ВШT. С ее первым набором вместе сидели на лекциях, преподаватели-то одни были. Коля Киселев, Витя Прокопенко, Вовка Федотов, Каха Асатиани, Геша Логофет — практически со всеми жизнь потом свела. Варюшин заставил меня выучить французский с прицелом на зарубежное тренерство. Но вышло по-другому: после выпуска распределился в «Плешку» и почти сразу перешел в МГИМО.

— Учителем физкультуры?

— Учитель в школе, не занижайте. В вузе — профессорско-преподавательский состав. Но я про ГЦОЛИФК не закончил. Практику у Николая Тищенко проходил, который в Мельбурне в 56-м со сломанной ключицей олимпийское золото добывал. Умер он в 81-м на майские праздники после ветеранской игры прямо на стадионе в Лобне. Ровно через три года Сергей Сальников ушел точно так же. В раздевалке сказал Амбарцумяну: «Оценил, какой я тебе пас отдал?!» И упал с сердечным приступом. Старостин на похоронах выступил: «Умереть на футбольном поле — такой смерти я и себе пожелал бы».

— Про Сальникова говорят — самый техничный футболист в истории отечественного футбола.

— Один из самых точно. Помню его слова: «С мячом работаю не меньше четырех часов в день». Вынужден был перейти из «Спартака» в «Динамо» из-за того, что его отец сидел в лагерях.

— «Динамо» в этом смысле вряд ли добрее.

— В те времена случались перекосы. Валера Брошин из «Зенита», помните такого? Заслужил приз лучшему игроку матча — и не взял, отказался. Скандал, прецедент! Собрали спортивно-техническую комиссию. А Валера заикался, сам себя не всегда понимал. Его воспитывают, он в ответ междометия. И через два дня матч молодежной сборной, за которую Брошину играть. Валеру выводят с заседания, беру слово. Мне по статусу полагалось, возглавлял воспитательное направление в Управлении футбола, куда пришел из ЦК ВЛКСМ. Моим непосредственным начальником был Лев Иваныч.

— Яшин?

— Он самый. Так вот, говорю по Брошину: случай нехороший, надо наказывать. Слово берет Полковник, такое прозвище было у Валентина Николаева, тренировавшего союзную молодежку. Произносит незабываемое: «Ты прав, Слава. Только у меня игра через два дня. Может, ты выйдешь? Мог бы — сам вместо него сыграл бы, но где я другого-то возьму?!»

— Как вам работалось в МГИМО?

— С интересом. Освоил программу на ходу, избрали членом институтского комитета комсомола, из рядовых лягушек, думаю, первого и последнего. После трех лет работы двинул по этой линии, стал комсоргом ЦК ВЛКСМ футбольных и хоккейных команд Москвы, открыли такую должность под Олимпиаду-80. Прошел двенадцать собеседований, не шучу, с заполнением бланков и прочей отчетностью. Каждый следующий кабинет все выше и выше. Думал, последняя инстанция — лично Брежнев, но до него все-таки не дошел.

До этого курировал сборную города по прыжкам в воду, чему очень рад, поскольку познакомился с Леной Вайцеховской, олимпийской чемпионкой и прекрасной журналисткой. Вообще газет не читаю, но ее материалы стараюсь не пропускать. Уже потом, когда она работала в «Советском спорте», а я рекламой занимался, Лена делилась сомнениями: «Создается новая спортивная газета, уходить или нет?» — «Уходи, старая вот-вот загнется». Я и отца ее отлично знал, возглавлял кафедру плавания в ГЦОЛИФКе. Как тренер — глыба и ученый большой.

— Комсомол был неразрывно связан со всем на свете. С футболом тоже?

— И хоккеем. Приехал я в «Спартак», где комсоргом Виктор Шалимов. Они в Серебряном Бору тренировались. Условия те еще: на льду воды по щиколотку, шайбу не бросишь, форму сушить негде, в комнатах по четыре человека: один на гитаре играет, второй уроки зубрит, третьему спать надо… Это к вопросу о том, что при большевиках хорошо жилось, потому что кефир был по 30 копеек.

Раз приехал, надо проверить комсомольскую жизнь. Неси, говорю, планы, отчетность по взносам, протоколы собраний. Шалимов в ответ затягивает что-то туманное. Я ему повторно: песня о Родине — хорошо, но где документы? Он снова на своей волне. «Стоп, — говорю, — заканчивай. Я не ловить тебя приехал, Витя, а помочь».

— Помогли?

— Подсказал. С Балтачой в сборной Союза была похожая картина, это уже при Лобановском. Перед чемпионатом Европы-88 выбираем комсорга. Заранее подхожу к Валерию Василичу: «Кто?» — «Балтача». Хотя до этого все за Черенкова проголосовали не глядя. Помните эти голосования? В МГИМО так нормы ГТО сдавали. Ректор подписывал списки сдавших, вдруг рука повисала в воздухе: «Я же этому профессору три года назад некролог подписал!» Один мой приятель, конторский, отвечал за ГТО на важном секретном заводе. План сдачи есть, а людей нет, так он с могил на ближайшем кладбище ФИО в ведомости вносил.

— Надеюсь, у Балтачи до этого не дошло.

— Там другое. Выбрали Серегу, а он перепугался. И так заикался маленько, тут совсем в дрожь кинуло. «Слава, я же собрание толком не проведу!» — «Наблюдал утреннюю тренировку — по мячу ты раз из трех попадаешь четко. Вот на поле и будь комсоргом, с собраниями без тебя разберусь, иначе за что мне деньги платят?»

— Так же с Шалимовым. Принес мне три бумажки, обычное дело, никто не вел эти протоколы. Штромбергер перешел из «Кайрата» в ЦСКА, у него лет за десять взносы не плачены. Коля Толстых, наш общий друг, с которым я вместе учился, предлагал в «Динамо»: «Может, взносы автоматически из зарплаты вычитать? Морока с этими двумя копейками».

— У Толстых протоколы были в порядке, не сомневаюсь.

— «Динамо» в этом смысле выделялось, да. Позже я там заместителем генерального директора работал, Толстых позвал. И с Яшиным почти десять лет в одном кабинете сидел, когда он был заместителем начальника Управления футбола Спорткомитета СССР по воспитательной работе. Яшин мне трубку подарил, которую ему турки преподнесли в 1971 году в знак уважения. «Держи, — сказал, — будешь курить из моей башки». А я тогда уже бросил.

— Вот еще история с динамовцем, Виктором Лосевым. Сборная СССР выиграла Олимпиаду-88, Витя капитаном был. И подул такой ветерок: турнир, дескать, неполноценный, вторичный. Дуло, к сожалению, от футболистов: Дасаев в интервью намекнул, еще кто-то обронил… Олимпийские чемпионы слегка комплексовали, а я успокаивал. «Витя, — говорю Лосеву, — о чем ты? Мы с 1956 года не выигрывали Олимпиад и следующую неизвестно когда выиграем. Знаешь, что тренер Николай Морозов сказал после выхода сборной СССР в полуфинал чемпионата мира-1966? «Не волнуйтесь, ребята, в ближайшие 50 лет никто не повторит». Вот и ты не волнуйся. Кто мешал Дасаеву и остальным выиграть Олимпиаду в Москве, если она второстепенная?»

Озвучил Лосев, однако, проблему. Михайличенко забыли дать заслуженного мастера спорта: после серебра чемпионата Европы-1988 и золота в Сеуле одни решили, что заявку оформит олимпийский комитет, другие, что Управление футбола. В итоге не подал никто. И Владимиру Салькову заслуженного тренера почему-то не дали. Я пошел бомбить по кабинетам. Звание Михайличенко присвоили. Надеюсь, не без моих заслуг.

— Сами со сборными выезжали на крупные турниры?

— А как же? Только пришел в Управление футбола, отправили на чемпионат мира 1982 года. Потом куда только ни заносило, даже в Северную Корею. Но давайте сначала про «Спартак» расскажу. Едва вступил в должность, связался с ведущими клубами, напросился на знакомство. Где-то настороженно отнеслись: хоккейным «Динамо», скажем, управлял КГБ, а там было свое политуправление. Но Старостин сразу назначил встречу на ближайшее воскресенье. На Ярославском вокзале.

Встретились. Сейчас, думаю, куда-то повезут. Дед, однако, покупает в кассе билет, садимся на электричку, едем в Тарасовку. Все пунктуально, по графику. Позже был свидетелем, как Хидиятуллин опоздал на клубный автобус и в панике звонил Старостину, просил прислать за ним машину. Тот ответил: «Хидиятуллин, ты сошел с ума». И положил трубку.

А тогда приезжаем на своих двоих, у «Спартака» тренировка. Стоим у углового флажка, идет Бесков. Не спеша, уверенно. Если бы я не отскочил в сторону в последний момент, он прошел бы по мне, честное слово.

— Весь в думах о футболе или просто так себя позиционировал?

— Сложно залезть в голову к Константину Иванычу. Говорю, как было.

— Но сквозь трамвай, наверное, не прошел бы.

— Видимо, в его глазах я не тянул на трамвай. Меня для него вообще не существовало, пустое место. Отпрыгнул, Бесков, не меняя курса, проследовал на поле. Старостин хохочет: «Имей в виду, он с первым секретарем ЦК ВЛКСМ Пастуховым из одного двора, тебя с работы снимет в два счета». «Николай Петрович, — отвечаю, — у меня ребенку полгода, воскресенье, с утра не ел. Давайте домой поеду, а? Мне от вас ничего не нужно, я помочь приехал. Предложить в музей команду сводить или в театр…»

Так началось мое знакомство с Бесковым. Потом я часто появлялся в «Спартаке» и сборной, со временем Бесков стал замечать и даже в Тарасовку однажды подвез. Но по дороге заехал в ГАИ. Возвращается довольный: «Каюк теперь пьяницам в команде, ни один не ускользнет». — «Почему?» Оказалось, ему дали по блату трубку-алкотестер, которые только появились. Приезжаем в Тарасовку, идем на ужин, Бесков показывает команде трубку, объявляет при всех: «С пьянками покончено! Слышишь, Гаврилов?»

Футболисты впитали, едят дальше. Гаврилов подходит к Бескову: «Можно посмотреть?» Тот разрешает, гордый, это же страшный дефицит! Гаврилов идет на раздачу, просит кефира, опрокидывает стакан, дует в трубку — она зеленеет! Возвращает Бескову. Надо было видеть его лицо!

— Старостин воспитывал Юру по-своему: «Гаврилов, ты умрешь под забором». И слышал в ответ: «Под кремлевским». Спустя много лет, когда я руководил типографией, Адамас Голодец рассказал, как Гаврилов попал в большой футбол. Заглянул ко мне в офис, который находился в четвертом подъезде динамовского стадиона, в бывшем кабинете Берия, поведал историю. Он тренировал дубль, подошел болельщик. Сказал, что сам с Сетуни и что у них на районе играет интересный пацан. Голодцу не надо два раза повторять: «Пусть приходит, посмотрим». Через день Гаврилов пришел, почему-то с фибровым чемоданом. «Худой, нескладный, но отправил его на поле и вижу: отдал вовремя, открылся вовремя, мяч принял правильно. Ага, думаю, что-то есть».

Только как его Бескову показать, который главный в команде? Чуть ли не на прием надо записаться, да еще под настроение попасть. Гаврилов ходит на тренировки, ноет: «Уже три дня работу прогуливаю, скажите что-нибудь». В итоге деликатно решили вопрос.

— Вы упомянули Олимпиаду-80. С той футбольной сборной СССР работали?

— Не просто работал, а два месяца дома не был. Заскакивал только переодеться. Все наслоилось: сначала набирал 32 тысячи дружинников для работы на улицах Москвы, потом помогал сборной. Видел, что такое поражение во «второстепенном турнире», когда наши проиграли в полуфинале ГДР. Команда впала в состояние грогги. Бесков и Старостин уехали из Новогорска, Логофет просматривал соперников, остались только Вова Федотов да я. В четыре часа ночи иду по коридору — свет из-под двери. Захожу, Чивадзе книжку читает. Только держит ее вверх ногами!

— Народ не знал, чем заглушить досаду. Гаврилов пошел проторенным путем: «У меня за забором продавщица из винно-водочного прикормлена». Только этого, думаю, не хватало, нам еще за третье место играть. Договорился через горком комсомола, привезли запрещенное кино с Брюсом Ли. Хорику Оганесяну не понравилось. «Тогда смотри, — говорю, — «Броненосец Потемкин». Бесков, наоборот, такие фильмы ценил. Чтобы про боль, борьбу, преодоление. Это команду настраивало.

Кроме Брюса Ли отыскал актера Евгения Леонова. Вот был человек! В 6 утра на съемки уехал, я его оттуда забрал прямо в гриме, привез в Новогорск к восьми вечера. Леонов голодный, кухня закрыта, нашли ему каких-то сырников. Три часа отработал на высочайшем уровне.

— За деньги?

— Даже речи не шло! Какие деньги, откуда их взять? К нам и лекторы из ЦК КПСС приезжали бесплатно, и артисты. Фотография сохранилась, кстати, где команда слушает Леонова.

Везу его обратно в «рафике», Леонов рассказывает что-то, рассказывает… «Вы, говорю, — устали, наверное?» Встрепенулся. «А что, видно было?» Великий мастер. С тех пор дружил со сборной до самой смерти.

— Кого еще из богемы привозили?

— Юрия Яковлева, Евгения Симонова, Ирину Купченко… Футбол и искусство переплетены удивительных образом. Про Иннокентия Смоктуновского знаете? Побывал в плену и от послевоенных гонений уехал работать в Норильск, где познакомился с заключенным Георгием Жженовым. Но не только с ним. Андрей Старостин тоже сидел в Норильлаге. Был старшим бухгалтером, а Смоктуновского к себе обычным бухгалтером взял.

 

— Помог Леонов перед игрой за третье место?

— Стоим с Николаем Старостиным у выхода из-под трибун, смотрим футбол с югославами. Игра тяжелая, тачку возят. В перерыве с привычной верхотуры спускается Бесков. Проходит мимо по дороге в раздевалку, никого не видя, приблизительно как в Тарасовке. Цедит хмуро: «Что, насмеялись вчера? Теперь играют рогом в землю». Сказать, что я обалдел, ничего не сказать. Потратил столько труда и нервов, а тут на тебе. Бог с ним, с трудом, — команду удалось психологически привести в норму!

Во втором тайме Оганесян с Андреевым забивают по голу. Мы со Старостиным на том же месте, Бесков опять проходит мимо. «Ну, что, видали? Замечательная накануне встреча была, Леонов большой артист, ребята ожили. Спасибо тебе», — и руку жмет. У меня челюсть падает, а Старостин за живот хватается, он-то Бескова хорошо знал.

— К 1982 году и вы узнали, наверное.

— В Испании своя история была. Последний сбор, Лобановский проводит тренировку. Нодар Ахалкаци, потрясающий человек, смотрит с бровки, не мигая. Бесков меряет периметр поля, руки за спиной. Мы с Савелием Мышаловым просто стоим, мячи подаем. Бесков минует нас, кивает на поле: «Видали? В Испании равных не будет». И дальше по кругу.

— Издевательски?

— Сейчас поймете. Утренняя тренировка, команда тянется на разминку. Бесков стоит, смотрит на вереницу футболистов, потом выдает: «Как зеки». — «Почему, Константин Иваныч?» — «У меня родственник сидел, ездил его навестить, видел. Так же на работу шли». А как Бескова в ЦСКА звали? Уже назначили, через три дня говорят: «Мы вам помощников подобрали». И представляют. «Вот сами с ними и работайте». Развернулся и ушел.

Но я другое скажу. Со временем Бесков меня принял. Видел, что не пью, за дело радею, привожу в команду интересных людей, чекистов, разведчиков, писателей. Понимал, что раз уж есть при футболе это дело — комсомол, нельзя в профанацию превращать, надо работать. И у меня в отношении Бескова сложилось твердое убеждение: если завтра не будет футбола, он умрет. Толстых такой же. И Яшин. Насквозь пропитанные.

— Футбол, комсомол и весна — прекрасно. Не могу не спросить: люди из известного ведомства, они ведь тоже всегда рядом были?

— Когда пришел в Управление футбола, кое-кто подумал, что я связан с этим делом. Но Бог миловал. Хотя знаком был со многими. Проводили, допустим, праздник для делегатов последнего XXVIII съезда КПСС в «Олимпийском». Я занимался аккредитацией. 16 тысяч участников, ни ксероксов, ни фотопринтеров — ничего. Дали в помощь пять девочек из медучилища, килограммов десять веса от нервов и беготни потерял. Конечно, вместе с конторскими работал, их прямая обязанность.

До этого обеспечивал Игры доброй воли в «Лужниках». Там были 25 тысяч аккредитаций и юное дарование Вова Пресняков. Смешная история. Вова в его 18 лет выступал на открытии. Пока репетировали, я ему сто раз сказал: «Принеси фото, не наживай неприятностей». — «Да ладно, я дырку в заборе нашел, все нормально будет!» На генеральную репетицию действительно просочился. Но настал день открытия.

Я устал до такой степени, что застрелиться хотелось, полная апатия. Все ушли смотреть церемонию, я в штабе на телефонах. Один. В телевизоре уже выходят колонны участников, диктор что-то говорит, — вдруг звонок. До боли знакомый голос: «Это Вова. Вышел из метро — чекисты дальше не пускают. Звоню из их будки, что делать?» Подо мной машина с пропуском «вездеход». Помчался пулей, забрал, привез. Там открытие вовсю, ему выступать, а он от волнения не может в штанину сценического костюма попасть.

Налил полстакана спирта, нашел горбушку черного. Ну-ка пей, говорю, может, в себя придешь. Вова хлопнул, присел, занюхал и помчался петь. Возвращается — живой. Начал немного понимать, во что чуть не влип: на Колыму не сослали бы, но карьера могла закончиться. Сел на стул — ни жив ни мертв. Я ему еще полстакана — давай, за родину. Смотрю, полегчало Вове. Ушел на своих.

Смотреть на YouTube

— Спасли церемонию…

— Это еще что. Расскажу про фанатов. Николай Старостин… Кстати, про удивительного человека Старостина. Напишите, если можно. В последнее время в интернете появились стенограммы его допросов с очень нехорошим флером. Знаете, в XIX веке за такое канделябром по морде били. Вот строки вдовы Мандельштама об Ахматовой, чтоб вы поняли: «Горячим шепотом она сообщала, кого взяли, в чем обвиняют — дело Академии, дело Русского музея, дело Эрмитажа. Их было столько в разные времена, что не перечтешь, но она всегда понимала, что нельзя спрашивать: «За что взяли?» «Всех берут ни за что», — мы никогда в этом не сомневались».

Понимаете? Липовые, состряпанные протоколы! Люди реабилитированы! Но ту ложь сейчас цитируют. Что же вы делаете, мерзавцы? Почему хотите нагадить в кастрюльку?! Человек создал футбольную отрасль, неужели нечего больше писать?!

Был на совещании в десятом подъезде ЦК партии, это отдел пропаганды, с участием футбольных деятелей со всей страны. Полный зал, я сижу рядом с Бесковым. Докладывает Грамов, тогда второй замзавотдела, шишка. Начинает рассказывать про договорные матчи. И вдруг вякает: «Даже «Спартак»!» Извлекает на свет историю, когда была кубковая игра со львовскими «Карпатами», судья назначил пенальти, Хидияттулин в сердцах и с саркастической улыбкой установил мяч на «точку» у собственных ворот. Но Вагиза надо знать! А Грамов развернул это так, что тот чуть ли не радовался.

Гляжу, Бесков делается красным. Перерыв. Толпа выносит нас прямо на Грамова с его камарильей, нос к носу. «Здрасьте, Константин Иваныч». Слышали бы вы ответ Бескова. Как начал орать! «Что вы себе позволяете! Кто дал вам право! Что вы об этом знаете?!» На весь зал! Все ведь знали, что «Спартак» не продается.

Мне судья Валера Бутенко рассказывал: судил игру с участием «Спартака». Ничья, после матча идет в раздевалку вместе со Старостиным. Ровный, спокойный разговор. Спрашивает: «Как вам моя работа, Николай Петрович?» — «Нормально, Валера. Только я тебе знаешь что скажу? Нас ты больше судить не будешь». И девять лет — как отрезало. Ни одного назначения на «Спартак» даже при слепых жеребьевках.

В другой раз Бесков жестко прошелся по Сергею Павлову, руководившему Спорткомитетом СССР. Он проводил коллегию, кипятился, шумел, потом пригласил Бескова на трибуну: «Сейчас Константин Иванович, уважаемый человек, расскажет, как нам поднять футбол». Тот вышел. И выдал: «Что я могу сказать, если председатель Спорткомитета у нас не любит футбол?» Про Павлова. При Павлове.

— Так что с фанатами?

— 1981-й год. За пять лет до этого появилось фанатское движение. Именно фанатское, необузданное. «Остановите Ярцева, прошу вас я, прошу вас я, сожгите книгу «Малая земля»!», — орали в «Лужниках» в десятки тысяч глоток, можете представить? Естественно, властям не нравилось, и меня занесло на эти галеры.

Старостин тоже почуял недоброе. «Хочу с тобой посоветоваться». — «Насчет чего?» — «Ездят за нами ребята — совсем дети, обтрепанные, как беспризорники, спят под лавками, слава Богу, еще не убили никого. Завтра иду в ЦК ВСЛКСМ, стоит поднять проблему?» — «Конечно, стоит». На следующий день мне звонок, вызывают наверх, бегу. Получаю распоряжение заняться фанатами. Неуправляемые, громкие, Москву изрисовали и т. д. Куда деваться, впрягся. Старостин, когда узнал, хохотал.

Звоню на Петровку полковнику Сисько, курирующему направление. Выясняю: фанатских списков нет, как их усмирять, никто не знает. Хватали всех подряд, такой вот метод. Меня тоже в Минске загребли, пришлось показывать удостоверение ЦК ВСЛКСМ, они обалдели.

Вышел на фанатские круги, попросил собрать лидеров, — пришло человек пятьдесят. После этого стали собираться в горкоме комсомола, Сисько тоже приходил. Я поехал с ними в Минск, чтобы понять масштаб бедствия, собрал перед игрой фанатов в скверике, человек триста. Подошла интеллигентная тетечка. Видит, речи толкаю, руками машу, решила, что главный. Спрашивает на голубом глазу: «Вы ведь из Москвы? Неужели там есть беспризорники?» Смотрю — и вправду похожи. Не от хорошей жизни, куда им податься, бедным?

Прихожу к начальнику вокзала: «Помогите шантрапе с билетами после игры, чтоб эксцессов не возникло». А там типичный советский железнодорожник: «Што вы тут нагнетаете, без вас справлялись!» Ладно, говорю, до свидания, сами меня найдете. Точно, после игры бегут гонцы, началось.

В Лужниках собирал фанатов на площади перед стадионом, 30 тысяч человек. В ЦК партии не понимали, как мне удавалось, а отец всякий раз провожал словами: «Идешь инфаркт зарабатывать?» Водил их с мегафоном, в колонну по четыре, фанаты поражались, как могли на такое подписаться. Но ведь шли! А люди, которых их заводили на «подвиги», к фанатам отношения не имели, это я позже понял. Откуда брались, не знаю, но не из фанатских кругов.

Милиция в итоге не помогла, в отличие от кэгэбэшников. Назначили старших из авторитетных болельщиков, порядка стало больше. Я хоть футбол стал видеть изредка, а не только фанатские лица. Однажды гляжу — милиционеров по рядам наверх передают, к краю стадиона, хотят с трибуны сбросить. И Сисько ко мне несется: «Спасай!» — «Вы кашу заварили, а мне расхлебывать?» Не пошел. Само рассосалось.

— Какую кашу?

— Врали они фанатам, а я не хотел. Снимали с поезда и сразу в кутузку. Обещали не отнимать атрибутику — устраивали шмон и не возвращали. А война — путь в никуда.

— На «Хаарлеме» были в 82-м?

— Конечно. Чудом в давку не попал. И ту свою работу с фанатами запомню надолго. Когда ушел из горкома комсомола, Старостин с Бесковым предлагали стать начальником базы в Тарасовке. Раз пять звали, отказался. «Зачем я нужен на таком хлебном месте, Николай Петрович? Я же не ворую». — «Потому и нужен». Просили возглавить клуб болельщиков, даже через партком грозились нагнуть, — снова сказал «нет», совсем не мое. Старостин узнал и изрек глубокомысленно: «Помяни мое слово: когда-нибудь они нас с тобой все-таки убьют». И через время заикнулся насчет серьезной работы в клубе. Вот туда пошел бы. Но в руководство. А в руководстве нужны были уже не управленцы — кошельки с деньгами.

— Кем вы работали в Управлении футбола, когда ушли из комсомола?

— Тренером-методистом. Не планировал, тем более что приглашали на теплое место в международный туризм, но Вячеслав Колосков позвал. К другому не пошел бы, а тут захотел помочь, все-таки моя профильная специальность. Работал заместителем Яшина.

— Лев Иваныч не выглядел любителем кабинетной работы.

— Он им и не был. Ничего в этом не понимал и никуда не лез. Придет, бывало: «Слава, как у нас дела?» — «Нормально». — «Ну и хорошо». Глянет на часы: «Эх, еще только три». Вздохнет и дальше сидит. При этом прекрасный оратор, с мощнейшей аурой. Чтобы Яшин с уборщицей не поздоровался, такого быть не могло! Он, Старостины, Виктор Царев — люди высочайшей внутренней культуры. Колоскову памятник надо ставить за то, что пригласил Яшина на работу. Просто спас его. Богданов, председатель «Динамо», выгнал легенду, мерзавец, не нравился ему Лев Иваныч. А Валерий Сысоев, возглавив общество, первым делом Яшина вернул, и все «Динамо» сразу стало за него.

Я памяти Яшина стихи написал.

Учитель, перед вашим мастерством Колени преклонила даже вечность И, Бог тому свидетель, человечность Была от века вашим естеством. 

Но отчего же, собственно, была? Что смерти нет, давно и всем известно, Вот вы вошли, устало сели в кресло, Спросили: «Здравствуй, как у нас дела?»

Пусть говорят, минуло столько лет И нет давно на свете человека И нет страны, тысячелетья, века И все воспоминанья эти — бред. Пусть говорят, нам этот хор не нов, Бог с ним, он никогда не будет нашим, Заварим чай, и Лев Иваныч Яшин, Футбольный Моцарт — Лев Иваныч Яшин Припомнит, как спасал мир от голов. 

— В какой момент решили уйти из футбола?

— Когда понял, что нужно либо взятки давать, либо воровать, либо и то, и другое. Работал в «Динамо» заместителем генерального директора — не мог же я воровать у Коли Толстых! А как без этого в нашем футболе? Создал и возглавил типографию, купил 10-красочную 52-тонную машину, первую в России. Занялся печатью и рекламой. Стоял, между прочим, у истоков всей рекламы в стране.

— Сами воровать не хотели, но как относились к тем, кто рядом ворует? Отворачивались?

— Другие были времена, с нынешними не сравнить. Не потому что кефир был по 30 копеек и девки краше, это вранье. Когда сегодня Сталину возлагают цветы, кроме стыда это ничего не вызывает, хотя в моей семье никто не пострадал от репрессий. Но люди отличались. Тогда считалось стыдным быть одновременно директором бани и начальником команды. Или взять войну Толстых с Колосковым — им друг на друга молиться надо. Один будоражил, другой терпел — дело двигалось.

Правда, многое и тогда делалось через одно место. В 1973 году, если помните, отменили ничьи и ввели послематчевые пенальти. Вратари инфаркты получали, глупость продержалась сезон. А знаете, как ее придумали? Мне рассказал Николай Русак, работавший в отделе пропаганды и ставший потом председателем Спорткомитета СССР. «Шел футбольный матч, из центральных, по телевизору показывали. На следующий день стоим с коллегой в очереди в буфет, обмениваемся мнениями. Нулевая ничья, скучновато, все такое. Коллега говорит: «Чего мучиться? 12-летний сын смотрел и предложил: пусть бьют пенальти». Какая-то партийная шишка в очереди услышала — и ввели!»

— Если люди сами на поле ноги не отмораживали, о штангу головой не бились, в подкат не шли, они футбол не понимают. Думают, что только им хочется счет 5:5 на табло, а командам не хочется. Тогда нате вам, мучайтесь. Непрофессионализм! Его и в те годы хватало, а уж сейчас-то…

Вот вам опять про Бескова. Приехал он в Новогорск и увидел, как разбирают базу после Олимпиады-80. Свинтили котлы, вырвали вентили — полный демонтаж. Возмущенный Бесков пошел к члену политбюро Константину Черненко, с которым дружил. Тот обещал разобраться — и по нолям. Тогда Бесков записался к Брежневу, можете представить? Пришел на официальный прием, ждет. «Ваша очередь следующая, — говорят ему, — времени десять минут». Вдруг в приемную заглядывает помощник Черненко. «Вы зачем здесь, Константин Иваныч?» — «По поводу Новогорска, вы же в курсе». — «Ой, не надо Леонида Ильича беспокоить, пойдемте, все решим». И решили.

Так работал Бесков. Никита Симонян не мог сборную набрать, вечно все были больные, потому что за левые матчи в колхозах им больше платили. Бесков выбил по 250 рублей за победу, и наша сборная стала чемпионом мира по товарищеским играм. Не забуду, как Хидиятуллин скакал по базе, довольный, с этими сотнями в руке.

— Сергея Прядкина в «Динамо» застали?

— Был офицером по безопасности, у нас отличные отношения. В пору Федорычева встретились как-то, обсудили португальскую бурю в рукомойнике, которая творилась в команде. «Сколько ты им даешь?» — спрашивает. «Два года максимум». Прошло полтора. Случайно встречаемся на том же месте, возле стадиона в Петровском парке. Даже говорить ничего не стали, только посмеялись. Пузырь к тому времени лопнул. Кстати, первое после Толстых клубное начальство хотело форму менять: «Все у Динамо» хорошо, но нужны черно-белые цвета». Что тут скажешь? Еле отговорили.

— О Колоскове какие воспоминания?

— Выдающийся руководитель. Удерживал систему в равновесии, разбирался в футболе и людях. Думаете, легко было выбивать то, что он выбивал, и оставаться независимым? Не все его за это любили, поэтому случалось нехорошее. Слышали, как он попался на границе с Мандельштамом?

— Час от часу не легче.

— Вернулся Колосков с Олимпиады-84 в Лос-Анжелесе. Вскоре поползли слухи — будут снимать. Они и раньше ползли, но снять не получалось, потому что Колосков не брал, это все знали. Я тоже когда в Управление футбола пришел, услышал от прекрасного тренера Вадима Кублицкого, за стеной сидел: «Знаешь, что про тебя говорят?» — «Что?» — «Не берет». И месяца через три: «А теперь знаешь, что говорят? Не пьет».

В общем, у Колоскова при всем его авторитете наметились проблемы. Навожу справки у администратора сборной Бориса Кулачкова, который все знал. Выясняется: Колосков привез из Америки «Одесские рассказы» Бабеля и «Воронежские тетради» Мандельштама. Прихожу к нему как зампарторга — подтверждает. «Лучше бы я сто пар джинсов привез, был бы спекулянтом, а не антисоветчиком». Но самое правильное, что Колосков не сдался. Ходил в литературный отдел ЦК, доказывал, что Мандельштам не Гитлер, боролся. И брат у него высоко в кадрах сидел.

Все решилось на парткоме. Убрать Колоскова хотели нашими руками, для этого требовалось решение первичной парторганизации. На собрание прислали секретаря парткома Спорткомитета Галаева, и он давай нас качать. А я принес томик Мандельштама, старое издание, где написано, что это видный поэт советской эпохи. Думаю, на стыке футбола и литературы ничего подобного в мире не случалось. Исключи мы Колоскова из партии, с ярлыком контрабандиста нигде не задержался бы. Но слово взял Александр Табаков: «Если хотите нас убедить, — сказал Галаеву, — что Колосков политически неблагонадежный, у вас ничего не получится».

Часа три-четыре бодались. Проголосовали за выговор, даже без занесения. Не сломал нас Галаев, хотя могли и сами работу потерять, и Колоскова не спасти. Старостин с Бесковым тоже ситуацию качнули: ходили к первому секретарю московского горкома партии Гришину. Правильно сделали, потому что радели не за человека, а за футбол. Уж скольких после Колоскова поменяли, а все равно не то.

Он стал на год невыездным. Приходили приглашения на конгрессы ФИФА, а мы писали: ногу подвернул, споткнулся, загрипповал… Найдете другого футбольного руководителя, который попался бы на таможне не с водкой, иконами или икрой, а со стихами? Вот и я о том. Когда в 1987 году Бродский получил Нобелевскую премию, я узнал об этом от знакомого кэгэбэшника, нигде ведь не сообщали. Сам на тот момент ни одного стихотворения Бродского не читал, но помчался к Колоскову: «Слышали? Праздник пришел в наш аул». Кэгэбэшник по поводу премии негодовал, а мы с Вячеславом Иванычем искренне радовались. Через время я подарил Колоскову книжку. С намеком. Естественно, про Мандельштама.

— Как вы оказались в Северной Корее?

— Поехали с юношеской сборной Геннадия Костылева на турнир соцстран «Дружба». Кобелев, Мостовой, Юран — банда приличная. Прилетели, огляделись — страна вечнозеленых помидоров. Женщины до 29 лет служили в армии, потом их выдавали замуж по разнарядке. Мимо отеля в пять утра народ гнали на работу, с песнями, вечером тем же макаром домой. Вся население было разбито на пятерки, и каждый в группе следил за каждым, отписывая куда следует.

Съездили под охраной автоматчиков на границу с Китаем, провели неудачный матч, вернулись в Пномпень играть за пятое-шестое место. За нами колесила несменяемая обслуга, включая официанток. Одну звали Ян Йон Шин, Юрану нравилась. Подначивал его: «Серега, договорюсь, все оформим, вернешься в Ворошиловград женатым человеком. И ей менять почти ничего не потребуется, будет Ян Юран Шин».

Но потом подходят ко мне немцы, все в сомнениях. Финал КНДР — Венгрия, искусственное поле, жарища, дождь, воды по щиколотку. Мало того, хозяева по немецкой версии зарядили судью, дали 20 тысяч долларов. Я — зампредседателя комитета по проведению турнира. Прихожу к председателю, северокорейскому министру спорта. Сидит переводчик. Так и так, говорю, есть информация, это правда? Если да, придется информировать оргкомитет в Москве.

Он обалдел, помялся. Потом признал: «Правда». И сумму подтвердил. Извинился. Обещал отозвать, играть честно. Венгры в финале победили. Я по возвращении все рассказал Колоскову, он как раз отвечал в ФИФА за олимпийский турнир в Сеуле-1988, который две Кореи рвались проводить вместе. «Вячеслав Иваныч, если будет один шанс из тысячи не поехать в Северную Корею, постарайтесь его использовать». — «Я все понял». Провела олимпийский турнир в итоге одна Корея — Южная.

— Вот из чего, оказывается, прорастает геополитика.

— В Армении еще круче было. В 1985 году проводил там зональный отборочный турнир к молодежному чемпионату мира. Болгары, колумбийцы, еще кто-то. Прилетаю — все украдено. «Кока-кола» прислала партнерскую продукцию — газировку, сумки, еще что-то. Должны были выдавать участникам по девять банок в день — ничего нет. Спрашиваю армянского министра: «Где?» — «Не знаю». И действительно не знал. Хорошо, что я учился в институте с пацаном, папа которого был первым замом начальника КГБ Армении. Попросил передать «Иван Иванычу»: если узнают, что армяне сперли спонсорскую «кока-колу», будет скандал на весь мир. К утру нашли.

— Как вы, комсомольский работник, пришли к Торе и каббале?

— Господь привел. Был неверующим, некрещеным, но, как написано у царя Соломона, «много замыслов в голове человека, а все будет по воле Божьей». На этих схемах структура духовных миров, всего мироздания. Учу иврит со слезами на глазах, начал в 57 лет. Православие — не то. Раньше занимался эзотерикой, антропософией, розенкрейцерством, даже алхимией. Большое счастье, что прибило именно к этому. К свету, потому что тьма от Господа идти не может.